Ныне скажу я, а ты восприми мое слово, услышав,

Что за пути изысканья единственно мыслить возможно.

Первый гласит, что "есть" и "не быть никак невозможно":

Это – путь убежденья (которое Истине спутник).

Путь второй – что – "не есть" и "не быть должно неизбежно":

Эта тропа, говорю я тебе, совершенно безвестна,

Ибо то, чего нет, нельзя ни познать (не удастся), Ни изъяснить...

Ибо мыслить – то же, что быть...

Можно лишь то говорить и мыслить, что есть: бытие ведь

Есть, а ничто не есть: прошу тебя это обдумать.

Прежде тебя от сего отвращаю пути изысканья,

А затем от того, где люди, лишенные знанья,

Бродят о двух головах. Беспомощность жалкая правит

В их груди заплутавшим умом, а они в изумленьи

Мечутся, глухи и слепы равно, невнятные толпы,

Коими "быть и нс быть" одним признаются и тем же

И не тем же, но все идет на попятную тотчас.

Нет, никогда нс вынудить это: "нс сущее – суще".

Но отврати свою мысль от сего пути изысканья,

Да не побудит тебя на него многоопытный навык

Оком бесцельным глазеть, и слушать ухом шумящим,

И языком ощущать. Рассуди многоспорящий довод

Разумом, мной приведенный. Один только путь остается,

"Есть" гласящий; на нем – примет очень много различных,

Что нерожденным должно быть и негибнущим тоже,

Целым, единородным, бездорожным и совершенным.

И не "было" оно, и не "будет", раз ныне все сразу

"Есть", одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рождения.

Как, откуда взросло? Из не – сущего? Так не позволю

Я ни сказать, ни помыслить: Немыслимо, невыразимо

Есть, что не есть. Да и что за нужда бы его побудила

Позже скорее, чем раньше, начав с ничего, появляться

Так что иль быть всегда, или не быть никогда ему должно.

Но и из сущего не разрешит Убеждения сила,

Кроме него самого, возникать ничему. Потому-то

Правда его не пустила рождаться, ослабив оковы,

Иль погибать, но держит крепко. Решение – вот в чем:

Есть или не есть? Так вот, решено, как и необходимо,

Путь второй отмести, как немыслимый и безымянный.

(Ложен сей путь), а первый признать за сущий и верный.

Как может "быть потом" то, что есть, как могло бы "быть в прошлом"?

"Было" – значит не есть, не есть, если "некогда будет".

Так угасло рожденье и без вести гибель пропала.

И неделимо оно, коль скоро всецело подобно:

Тут вот – не больше его ничуть, а там вот – не меньше,

что исключило бы сплошность, но все наполнено сущим.

Все непрерывно тем самым: сомкнулось сущее с сущим.

Но в границах великих оков оно неподвижно,

Безначально и непрекратимо: рожденье и гибель

Прочь отброшены – их отразил безошибочный довод.

И пребудет так постоянно: мощно Ананка

Держит в оковах границ, что в круг его запирают,

Ибо нельзя бытию незаконченным быть и не должно:

Нет нужды у него, а будь, во всем бы нуждалось.

Тоже самое – мысль и то, о чем мысль возникает,

Ибо без бытия о котором ее изрекают,

Мысли тебе не найти. Ибо нет и не будет другого

Сверх бытия ничего: Судьба его приковала

Быть целокупным, недвижным. Поэтому именем будет

все, что приняли люди, за истину то полагая:

"Быть и не быть", "рождаться на свет и гибнуть бесследно",

"Перемещаться" и "цвет изменять ослепительно яркий".

Но, поскольку есть крайний предел, оно завершенно

Ото всюду, подобное глыбе прекруглого Шара,

От середины везде равносильное, ибо не больше...

Но коль скоро все вещи названы "Светом" и "Ночью",

Качество и их нареклись отдельно этим и тем вот,

Все наполнено вместе Светом и темною Ночью,

Поровну тем и другим, поскольку ничто ни причастно

Ни тому, ни другому.

Ты познаешь природу эфира и все, что в эфире,

Знаки, и чистой лампады дела лечезарного Солнца

Незримотрворимые, также отсюда они народились.

И круглоокой Луны колобродные также узнаешь

Ты и дела, и природу, и Небо, что все обнимает,

Как и откуда оно народилось, как его приковала

Звезд границы стеречь Ананкэ...

Как Земля и Солнце с Луною,

Общий для всех Эфир, Небесное Млеко, а также

Крайний Олимп и звезд горячая сила пустились

Вдруг рождаться на свет...

Демокрит . Демокрит, сын Гегесистрата (а другие говорят Афинокрита, а третьи – Дамасиппа), из Абдеры (а иные говорят – из Милета). Он был учеником каких-то магов и халдеев, которых царь Ксеркс оставил наставниками у его отца, когда у него гостил, как о том сообщает и Геродот; у них-то он еще в детстве перенял науку о богах и о звездах. Потом он перешел к Левкиппу, а по некоторым сообщениям – и к Анаксагору, моложе которого он был на сорок лет. Однако же Фаворин в "Разнообразном повествовании" утверждает, будто Демокрит говорил, что мнения Анаксагора о луне и солнце не ему принадлежат, а древним и только присвоены Анаксагором и еще будто он высмеивал учения Анаксагора о мировом упорядочении и об Уме – все из-за обиды, что Анаксагор не принял его в ученики; как же в таком случае мог он учиться у Анаксагора?

Деметрий в "Соименниках" и Антисфен в "Преемствах" сообщают, что он совершил путешествие и в Египет к жрецам, чтобы научиться геометрии, и в Персию к халдеям, и на Красное море; а некоторые добавляют, что он и в Индии встречался с гимнософистами, и в Эфиопии побывал. Из трех братьев он был младшим при разделе наследства и взял себе меньшую долю имущества, состоявшую в деньгах, так как они были ему нужны для путешествия, и братья это хитро сообразили. Деметрий говорит, что его доля превышала сто талантов, и все это он истратил.

Еще Деметрий говорит, будто бы он так трудолюбив, что жил затворником в садовой беседке, и даже когда отец его привел быка для жертвоприношения и привязал к беседке, Демокрит долго этого не замечал, пока отец, прервав его занятия ради жертвоприношения, сам не сказал ему о быке. Кажется, говорит Деметрий, Демокрит побывал и в Афинах, но не заботился, чтобы его узнали, потому что презирал славу; и он знал Сократа, а Сократ его не знал. В самом деле, вот его слова: "Я пришел в Афины, и ни один человек меня не знал". Если диалог "Соперники" принадлежит Платону, говорит Фрасилл, то именно Демокрит есть тот безымянный собеседник, который наряду с Энопидом и Анаксагором участвует в беседе с Сократом о философии и которому Сократ говорит, что философ подобен пятиборцу: он ведь и в самом деле был пятиборцем в философии, так как занимался и физикой, и этикой, и математикой, и всем кругом знаний, и даже в искусствах был всесторонне опытен. Это ему принадлежат слова: "Слово – тень дела". Впрочем, Деметрий Фалерский (в "Апологии Сократа") говорит, будто он вовсе и не приезжал в Афины; тогда это еще замечательнее, ибо он пренебрег таким великим городом и предпочел не себя прославить его славой, а своей славой прославить собственный город.

Каков он был, можно видеть и по сочинениям. Можно думать, говорит Фрасилл, что он был приверженцем пифагорейцев, да и о самом Пифагоре он восторженно упоминает в книге, названной его именем. Казалось бы даже, что он все у него перенял и сам его слушал, если бы это не противоречило расчету времени. Во всяком случае Главк Регийский утверждает, что Демокрит слушал кого-то из пифагорейцев, а Главк – современник Демокрита; и Аполлодор Кизикийский тоже говорит, будто он встречался с Филолаем.

Аристоксен в "Исторических записках" сообщает, что Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать, но пифагорейцы Амикл и Клиний помешали ему, указав, что это бесполезно: книги его уже у многих на руках. И неудивительно: ведь Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было бы возражать ему; ясно, что он понимал: спорить ему предстояло с лучшим из философов....

Скончался Демокрит, по словам Гермиппа, следующим образом. Был он уже очень дряхл и ждал конца, а сестра его горевала, как бы он нс умер во время праздника Фесмофорий и не помешал ей воздать богине должные почести. Он ее ободрил и велел приносить ему каждый день теплые хлебы; и, поднося их к ноздрям, он сумел поддержать свою жизнь в течение всего праздника, а когда миновали положенные три дня, то безболезненно расстался с жизнью, прожив сто девять лет (как говорит Гиппарх)...

Вот какова была жизнь этого мужа.

Мнения его следующие. Начала Вселенной суть атомы и пустота, все остальное лишь считается существующим. Миры бесконечны и подвержены возникновению и разрушению. Ничто не возникает из несуществующего, и ничто не разрушается в несуществующее. Атомы тоже бесконечны по величине и количеству, они вихрем несутся во Вселенной и этим порождают все сложное – огонь, воду, воздух, землю, ибо все они суть соединения каких-то атомов, которые не подвержены воздействиям и неизменны в силу своей твердости. Солнце и луна состоят из таких же телец, гладких и круглых, точно так же, как и душа; а душа и ум – одно и то же. Видим мы оттого, что в нас попадают и остаются видности. Все возникает по неизбежности: причина всякого возникновения – вихрь, и этот вихрь он называет неизбежностью. Конечная цель есть душевное благосостояние; и оно не тождественно с наслаждением, как ошибочно понимали некоторые, – это состояние, при котором душа пребывает в спокойствии и равновесии, не смущаемая ни страхом, ни суеверием, ни иною какою-нибудь страстью. И он называет его также "благодушием" и многими другими именами. Качества существуют лишь по установлению, по природе же существуют только атомы и пустота. Вот каковы были сто мнения.

Антисфен . Антисфен, сын Антисфена, был афинянин, но, по слухам, нечистокровный. Впрочем, когда его этим попрекнули, он сказал: "Матерь богов – тоже фригиянка". Собственная его мать, как кажется, была фра- киянкой. Поэтому-то, когда он отличился в сражении при Танагре, Сократ заметил, что от чистокровных афинян никогда бы не родился столь доблестный муж. А сам Антисфен, высмеивая тех афинян, которые гордились чистотою крови, заявлял, что они ничуть не родовитее улиток или кузнечиков.

Сперва он учился у ритора Горгия... Потом он примкнул к Сократу и, по его мнению, столько выиграл от этого, что даже своих собственных

учеников стал убеждать вместе с ним учиться у Сократа. Жил он в Пирее и каждый день ходил за сорок стадиев, чтобы послушать Сократа. Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму. Он утверждал, что труд есть благо, и приводил в пример из эллинов великого Геракла, а из варваров – Кира. Он первый дал определение понятию: "Понятие есть то, что раскрывает, что есть или чем бывает тот или иной предмет".

Часто он говорил: "Я предпочел бы безумие наслаждению", а также: "Сходиться нужно с теми женщинами, которые сами за это будут благодарны". Один мальчик с Понта собирался слушать его и спросил, что для этого нужно приготовить; Антисфен ответил: "Приготовить книжку, да с умом, и перо, да с умом, и дощечки, да с умом". На вопрос, какую женщину лучше брать в жены, он ответил: "Красивая будет общим достоянием, некрасивая – твоим наказанием". Узнав однажды, что Платон дурно откликается о нем, он сказал: "Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное".

На вопрос, почему у него так мало учеников, он ответил: "Потому что я гоню их серебряной палкой". На вопрос, почему он так суров с учениками, он ответил: "Врачи тоже суровы с больными".

Однажды ученик пожаловался ему, что потерял свои записи: "Надо было хранить их в душе", – сказал Антисфен.

Он говорил, что, как ржавчина съедает железо, так завистников пожирает их собственный нрав. Те, кто хочет обрести бессмертие, говорил он, должны жить благочестиво и справедливо. По его словам, государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных. Когда его однажды хвалили дурные люди, он сказал: "Боюсь, не сделал ли я чего дурного?" Братская близость единомыслящих, заявлял он, крепче всяких стен. Он говорил, что в дорогу надо запасаться тем, чего не потеряешь даже при кораблекрушении. Его попрекали, что он водится с дурными людьми; он сказал: "И врачи водятся с больными, но сами не заболевают". Нелепо, говорил он, отвеивая мякину от хлеба и исключая слабых воинов из войска, не освобождать государство от дурных граждан.

На вопрос, что дала ему философия, он ответил: "Умение беседовать с самим собой"... На вопрос, какая наука самая необходимая, он сказал: "Наука забывать ненужное".

Он советовал афинянам принять постановление: "Считать ослов конями"; когда это сочли нелепостью, он заметил: "А ведь вы простым голосованием делаете из невежественных людей – полководцев". Кто-то сказал ему: "Тебя многие хвалят". – "Что же, – спросил он, – я сделал дурного?" ...Кто-то восхвалял роскошную жизнь. "Такую бы жизнь детям врагов наших!" – воскликнул Антисфен.

Если он встречал женщину в пышном наряде, то отправлялся к ней домой и требовал, чтобы ее муж показал ему свои доспехи и коня: если они у него есть, он может позволить ей наряжаться, всегда имея против нее оружие, если нет, он должен снять с нее дорогой наряд.

Диокл приписывает ему также и следующие мнения. Для мудреца нет ничего чуждого или недоступного. Хороший человек достоин любви. Все, кто стремится к добродетели, друзья между собой. Своими соратниками надо делать людей мужественных и справедливых. Добродетель – орудие, которого никто не может отнять. Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших. Не пренебрегай врагами: они первыми замечают твои погрешности. Справедливого человека цени больше, чем родного. Добродетель и для мужчины, и для женщины одна. Добро прекрасно, зло безобразно. Все дурное считай себе чуждым. Разумение – незыблемая твердыня: ее не сокрушить силой и не одолеть изменой. Стены ее должны быть сложены из неопровержимых суждений.

Свои беседы он вел в гимнасии Киносарге, неподалеку от городских ворот; по мнению некоторых, отсюда и получила название киническая школа. Сам же он себя называл Истинный Пес...

Вот наши стихи о нем:

В жизни своей, Антисфен, ты псом был недоброго нрава,

Речью ты сердце кусать лучше, чем пастью, умел.

Умер в чахотке ты злой. Ну что же? Мы скажем, пожалуй:

И по дороге в Аид нужен для нас проводник.

• Парменид. О природе // Фрагменты из произведений ранних греческих философов. Ч. 1. М.: Наука, 1989. С. 295–298. URL: examen.ru/add/School-Subjects/Social- Sciences/Phiiosophy/9497/9542/9545
• Диоген Лаэртский. Книга девятая // О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / пер. с др.-греч. М. Л. Гаспарова. С. 369–373. URL: psylib.ukrweb.net/books/ diogenl/txt09.htm
• Диоген Лаэртский. Книга шестая // О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / пер. с др.-греч. М. Л. Гаспарова. С. 234–240. URL: psylib.ukrweb.net/books/ diogenl/txt06.htm

О бесконечности числа много трактовали неоплатоники. В частности, у Дамаския (Damascii successoris dubitationes et solutiones de primis principiis in Platonis Parmenidem / Ed. C. Ruelle. Paris, 1889) есть целое рассуждение (§ 200) о природе числа, которая заключается в соединении и разделении до бесконечности. Эта бесконечность понимается не в смысле чего-то не имеющего конца, но в смысле отсутствия границ для разделения. Поэтому всякое общее делится, присутствуя во множестве конкретных вещей, заключающих в себе как в части это общее. Интересно, что у Дамаския "единое-в-себе", "иное-в-себе" и "бытие-в-себе" непричастны друг другу только мысленно, но в реальном мире одни вещи связаны с другими, и, какова бы ни была одна вещь, она одновременно и другая. Дамаский прямо ссылается на "Парменида", излагая свои соображения о бесконечности и множественности, причем множественность оказывается у него бесконечной благодаря своей причастности бесконечности, так же как она может быть конечной, будучи причастна конечному. Всякое число, по Дамаскию, ограничено самим собой, но число в простом, чистом виде (απλως) всегда бесконечно в отличие от конечного множественного. Таким образом, мы находим у Дамаския интересное размышление о диалектике бесконечного и предела, которая, однако, по его мнению, недоступна пониманию человека, так как предел этот установлен божеством.

19

Взаимодействие единого и сущего, т. е. бытия , их равенство, их неотделимость друг от друга, их парность толкуются Аристотелем в "Метафизике" (IV 2, 1003Ь 23–26, 32–34).

20

Мысль "Парменида" о едином , находящемся в себе самом , исходит из диалектики целого и части. У Аристотеля в "Физике" тоже обсуждается этот вопрос, когда он пишет о непрерывности и множественности единого (I 2, 185Ь 11–15).

У Секста Эмпирика в его "Трех книгах Пирроновых положений" (пер. Н. В. Брюлловой-Шаскольской. СПб., 1913) есть глава "О целом и части" (III 14, 98-101). Секст тоже, как и Аристотель, находится в затруднении, так как, с одной стороны, либо целое есть нечто иное, чем его части, либо сами части составляют целое. Если целое - иное, чем части, то оно ничто, так как при уничтожении частей ничего не остается. Если же части составляют целое, то оно не имеет собственного существования и является только пустым именем. Отсюда Секст с присущей ему категоричностью заключает, что целого не существует, но не существует и частей, причем этот вывод он старается подтвердить остроумными софизмами.

21

Рассуждения о диалектике единого и иного, т. е. не-единого , части и целого, целого и части, об отношениях различия и тождества иной раз воспринимались в древности как бесплодное упражнение ума, в чем, может быть, повинен сам Платон, у которого Парменид в начале беседы с Аристотелем говорит о "замысловатой игре", готовясь доказать сначала наличие "одного", а затем и его отсутствие. Во всяком случае неоплатоник Дамаский, который базирует свои первые принципы на "Пармениде" Платона, писал: "Парменид подобен играющему. И уже некоторым казалось, что он занимается логикой напоказ" (§ 320). Однако вся история античной философии говорит нам об обратном, свидетельствуя о постоянном углублении и дифференциации намеченной у Платона именно диалектики единого, а вовсе не о софистических упражнениях.

22

Здесь выдвигаются две категории - "существующее вне чего-нибудь" и "соприкосновение", которые выражают диалектику единого и иного. Аристотель ("Физика") указывает в чисто описательном виде ряд формально-логических категорий, среди которых находим "вместе", "раздельно", "касание", "промежуточное", "следующее по порядку", "смежное", "непрерывное". См.: V 2, 227Ь 1–2; 3, 226b 21-227а.

23

В "Тимее" Платона есть целое рассуждение о разных видах существующего . Один - свойственный мышлению, никуда не входящий, не рождающийся, вечный, невидимый, не чувствуемый, т. е. подвластный знанию. Второй - тоже относящийся к области мышления, но уже рожденный, доступный чувствам, подвижный, являющийся, исчезающий - подвластный мнению. Третий - пространство, вместившее в себя бесконечность материи, доступное недостоверному суждению, которое убеждает нас на основании чувств (а они тоже недостоверны), что "все существующее должно неизбежно находиться в каком-нибудь месте и занимать какое-нибудь пространство". Однако, по Платону, идеи не могут вмещаться в материальное пространство, они не постигаются чувствами в отличие от материальных вещей, занимающих какое-то пространство.

24

В "Пармениде" единое есть и становится старше и моложе себя , так как, переходя от "было" к "будет", оно встречается с "теперь", которое, будучи границей между прошлым и будущим, заключает в себе сразу пребывание и становление. У Аристотеля в "Физике" две главы (IV 10–11, 217Ь 29-219а 26) посвящены времени и его движению в связи с категорией "теперь". В них высказывается близкая платоновскому "Пармениду" точка зрения об одновременном нахождении частей времени в прошлом и будущем, причем "одна часть его была и уже не существует, другая - в будущем, и ее еще нет"; отсюда делается вывод: "То, что слагается из несуществующего, не может, как кажется, быть причастным существованию". Поэтому если время существует, то его нельзя делить механически на части, но необходимо ввести понятие "теперь", которое всегда иное и иное; "исчезнуть в самом себе ему нельзя, потому что тогда оно есть; исчезнуть "теперь" в другом "теперь" немыслимо".

Однако в отличие от диалектики "Парменида", где единое есть и становится благодаря "теперь", Аристотель, признавая в "теперь" наличие предыдущего и последующего, видит в этом только затруднение для определения времени, которое не определяется ни качеством, ни количеством и, "таким образом, не есть движение". По оно и "не существует без движения", так как, "если бы "теперь" не было каждый раз другим, а тождественным и единым, времени не было бы". "Теперь" измеряет время, поскольку оно предшествует и следует. Оно "всегда в ином и ином времени (в этом и состоит его сущность, как "теперь")". Аристотель делает вывод, что "если времени не будет, не будет и "теперь", а если "теперь" не будет, не будет и времени", т. е. он приходит к тому же выводу, что и Парменид, о "теперь" как источнике бытия и становления времени.

25

Понятие "вдруг" параллельно понятию "теперь", о котором говорилось выше. В своей основе они тождественны, так как "вдруг" есть точка, от которой происходит изменение в одну и в другую сторону, это граница между покоем и движением, так же как "теперь" - граница между бытием и становлением. Аристотель, так же как и Платон, считает "вдруг", или "внезапно", моментом начала изменения движения: ""Внезапно" - то, что выходит из своего состояния в неощутимое по своей малости время, а всякое изменение по природе есть выхождение из себя" (Физика IV 13, 222Ь 15 сл.).

26

Проблеме диалектического единства предела и беспредельного будет отведено значительное место в "Филебе". Идея единства этих двух как будто бы столь различных категорий бытия всегда была близка античности. У пифагорейца Филолая "предел и беспредельное - начала" (А 9 Diels). У него читаем: "Природа же при устроении мира образовалась из соединения беспредельного и предела, весь мировой порядок и все вещи в нем [представляют собой соединение беспредельного и предела]"; далее: "Все существующее должно быть или предельным, или беспредельным, или тем и другим вместе" (В 1, 2 Diels).

Архит (А 24 Diels) тоже считает, что новый предел всегда влечет за собой новое беспредельное. Элеец Мелисс (30 В 5, 6 Diels) полагал, что наличие двух сущностей создает "пределы" в их отношениях, а одно сущее может быть "беспредельно", и именно из беспредельности сущего он вывел его единство на основании следующего: "Если бы оно не было единым, то оно граничило бы с другим".

27

По Пармениду, "единое существующее" вечно и неподвижно. В своей поэме "О природе" (28 В 8, 34–41 Diels) он ничего не признает, кроме бытия - одного, сущего, которое судьба (Мойра) "связала с законченностью и неподвижностью". Поэтому возникновение и гибель, бытие совместно с небытием , изменение и движение - только пустой звук, "названия", выдуманные смертными. Здесь же, в беседе с Аристотелем, Парменид утверждает, что изменения из бытия в небытие испытывает не "единое существующее", а предполагаемое единое несуществующее .

28

В тексте перевода греческое εν в соответствии с традицией передается как "единое". Но поскольку этот термин имеет много значений и по преимуществу значение "одного", мы в комментариях пользуемся словом "одно".

Парменид: «Бытие есть, а небытия - нет»

Один из основателей Элейской школы - Парменид (ок. 540/520 - ок. 450 до н.э.), автор философской поэмы «О природе», от которой до нас дошли довольно большие фрагменты. Источники свидетельствуют, что он был учеником Анаксимандра, был знатного рода и богат. Его преемниками в свою очередь считаются философ и врач Эмпедокл и Зенон Элейский. Дожил Парменид до глубокой старости. Испытал влияние идей Ксенофана, возможно, был знаком с учением Гераклита. Многие исследователи считают философские взгляды Парменида реакцией на учение Гераклита о всеобщем изменении и противоречивости сущего.

Парменид

Первым среди древнегреческих философов Парменид стал оперировать понятиями максимальной общности, говоря о бытии, сущем, небытии, несущем. Он стремился доказать, что бытие существует, а небытие не существует, а следовательно, не может существовать и пустота.

Во вступлении к поэме «О природе» Парменид изображает свое путешествие из царства ночи к свету на колеснице, управляемой солнечными девами, а свое учение преподносит как откровение, полученное от Богини. Однако содержание поэмы резко контрастирует мифологическому оформлению: поэма представляет собой попытку в категориях представить противоречивый движущийся мир.

Парменид предлагает тождество сущего и мыслимого.

Бытие для него едино и неподвижно, а всякая множественность и движение - противоречивы, а значит, и невозможны. Он был убежден, что только разум дает истинное знание.

Парменид предложил космогоническую теорию: Земля - шар и находится в центре мира, Мыслитель разделил Землю на климатические зоны, установил, что утренняя и вечерняя звезда являются на самом деле одной и той же планетой - Венерой.

Платон написал диалог «Парменид», или «Об идеях», где он воспроизвел беседу, которую вели 65-летний Парменид, 40-летний Зенон, 20-летний Сократ и юноша Аристотель. И хотя это сочинение наиболее трудное для понимания из всех сочинений Платона, оно дает исследователям Парменида довольно четкие представления о его философских взглядах. Так, в работе Платона анализируются тезисы и антитезисы четырех антиномий (затруднений), которые решают философы, в том числе Парменид. Для Парменида (как и для всех элейцев) чувства с разумом «не согласуются», противоречат, когда предметом познания становится движение тела.

Утверждения Парменида

Помимо бытия ничего нет. Также и мышление есть Бытие, ибо нельзя мыслить ни о чем.

Бытие сплошно (едино), то есть не имеет частей.

Если имеет части, значит, части отграничены друг от друга небытием. Его - нет.

Бытие лежит (покоится), оно пребывает в вечности, а не во времени.

Перевезенцев С. В.

Сведения о времени жизни Парменида (вторая пол. VI - сер.V вв. до н.э.) из южноиталийского города Элея достаточно противоречивы. Есть упоминание о том, что его акмэ приходится на 504-501 гг. до н.э., т.е. в данном случае Парменид оказывается практически ровесником Гераклита. В то же время, Платон сообщает, что 65-летний Парменид беседовал с юным Сократом, а это означает, что Парменид был намного моложе и Гераклита, и Ксенофана и родился приблизительно в 515 г. до н.э. Мнение Платона как будто подтверждает и свидетельство о том, что Парменид был одно время учеником Ксенофана. Впоследствии Парменид сам стал главой философской школы, сторонники которой получили прозвание элеатов (от названия г. Элея).

Философское учение изложено Парменидом в сочинении "О природе", написанном гекзаметрами. От этой философской поэмы целиком сохранился "Пролог", значительные фрагменты из первой части и некоторые куски из второй части.

Свои мысли Парменид вкладывает в уста некой богини, которая призывает в свои божественные чертоги юного Парменида. Путь к богине Парменид описывает в прекрасных образах - карета, запряженная "мудрыми конями", в которой по всей Вселенной летит на встречу с богиней Парменид; управляющие ею Девы Дочери Солнца; Ворота путей Дня и Ночи; грозновозмездная Правда, стерегущая двойные ключи от этих ворот. И, наконец, сама богиня, обещающая открыть Пармениду великое знание об истинном и неистинном. Этому описанию посвящен "Пролог" поэмы.

В первой ("Путь Истины") богиня раскрывает Пармениду учение об истинном и умопостигаемом бытие, которое чуждо большинству мнений смертных. По сути дела, здесь ставятся две важнейшие философские проблемы: вопрос об отношении бытия и небытия и вопрос об отношении бытия и мышления.

Уже в начале этой части поэмы мы встречаемся с дилеммой, имеющей глубочайшее значение, т.к. на ней строится вся философия Парменида: ЕСТЬ - НЕ ЕСТЬ. ЕСТЬ - это то, что не может не быть, это бытие. НЕ ЕСТЬ - это, наоборот, то, что не может быть, т.е. небытие. Бытие - это то, что существует. Небытие - это то, что не существует.

И здесь впервые в античной философии Парменид приводит логические доказательства в пользу своего мнения, ибо до него философы либо изрекали истины, либо опирались на аналогии и метафоры, как, например, Гераклит. Например, главное доказательство несуществования небытия в том, что его невозможно познать, невозможно выразить в слове. Небытие - немыслимо, невыразимо, следовательно оно не может существовать. Более того, сама мысль о небытие является доказательством того, что небытие не существует. Мысль о небытие предполагает существование данного небытия, ибо, иначе не о чем было бы и мыслить. Значит небытие существует. Но если небытие существует, то оно в таком случае является бытием. Следовательно, сама мысль о существовании небытия доказывает как раз обратное - то, что небытие не существует.

Существует же лишь только то, что мыслимо и выразимо в словах, т.е. бытие. И тогда получается, что "мыслить - то же, что быть". В этой фразе Парменид формулирует идею совпадения, тождества бытия и мышления. Более того, самое главное доказательство существования бытия и состоит в том, что его можно осмыслить.

Парменид выделяет основные признаки или свойства бытия:

1) бытие не возникло.

2) бытие не подвержено гибели;

3) бытие целокупно, т.е. не состоит из многих частей;

4) бытие единородно, что надо понимать в смысле его единственности;

5) бытие неподвижно;

6) бытие закончено или совершенно.

Все эти свойства бытия необходимо вытекают из несуществования небытия, ибо только при наличии небытия само бытие может иметь момент рождения и момент гибели, может состоять из многих частей и не быть единственным, может двигаться и не быть законченным. В силу же отсутствия небытия бытие обладает как раз совсем противоположными свойствами.

Во второй части своей поэмы ("Путь мнений") Парменид излагает "мнения" смертных, которые не соотносятся с истиной, ибо ошибочны. Эти мнения могут только в какой-то степени соответствовать истине и одно из наиболее правдоподобных философ приводит в своем сочинении.

Учение Парменида стало своего рода возражением учению Гераклита. Если эфесский мыслитель воспевал противоречивый и постоянно изменчивый мир, то Парменид утверждал как раз обратное - в мире царит неподвижность и непротиворечивость. Само запрещение противоречия - своего рода закон мышления, ибо чтобы мыслить противоречиями, нужно иметь две головы, иначе противоречивые мысли не могут быть поняты.

Учение Парменида и других элеатов сыграло огромную роль в истории философии. По сути дела, впервые в истории европейской цивилизации столь ярко и убедительно прозвучала мысль о мощи человеческого разума. Оказывается, что поиск мудрости мира может быть заключен не только и не столько в изучении природы, сколько в осмыслении свойств самого человеческого разума, в познании его способности мыслить. В трактовке Парменида - мыслить, значит быть. Мышление, логика - вот главная сила человека, вот что может позволить людям познать истину. Остальные же пути познания - ложные.

Те кобылицы, что носят меня, куда дух пожелает,
Были со мной и меня увлекали на путь многовещий
Той Богини, что всюду ведет приобщенного к знанью.
Мчался я этим путем, искушенные лошади в беге
Крепко держали ярмо, а девы казали дорогу.
Ось, накаляясь в ступице, свистела, подобно свирели,
Ибо стремили ее, вихревым вращаясь вращеньем,
Два колеса с двух сторон, а дочери светлого Солнца,
Бросивши за собой чертоги сумрачной Ночи,
10 К свету меня торопили, откинув с голов покрывала.
Там восстали Врата меж стезею ночной и дневною -
Притолока в выси и порог из твердого камня,
А между ними эфирный проем и огромные створы;
Держит от них двойные ключи казнящая Правда,
К ней-то ласкательно речь обратили сопутные девы
И умолили искусной мольбой поспешить перед ними
Сдвинуть с ворот железный засов. Зазияло безмерным
Зевом разъятие створ, повернулись медные стержни
В гнездах, один за другим, утвержденные справа и слева
20 Скрепами и острием; и меж них на широкий и торный
Девы направили путь моих лошадей с колесницей.
И благосклонно Богиня меня приняла, и рукою
Правую руку взяла, и вещала ко мне, и сказала:
«Юноша, спутник бессмертных возниц, под чьею охраной
Лошади эти тебя домчали до наших чертогов,
Радуйся! ибо не злая судьбина тебе указала
Странствовать этим путем, столь дальним от троп человечьих,
А указали Правда и Суд. Познай же как должно
И кругловидную Истину с сердцем незыбким, и вместе -
30 Мнения смертного люда, которым нет истинной веры;
Нужно, однако, и то изучить, как мнимости эти,
Все проникая насквозь, убедительны виделись людям.

Слово тебе изреку - склони же внимание слуха! -
Слово о том, какие пути предлежат разысканью.
Первый тебе указует: «Есть!» и «Не-быть - невозможно!»
Это - путь Убежденья, оно же вслед Истине правит.
Путь же второй указует: «Не есть!», «Не-быть - непременность!»
Этот путь - так я говорю - уводит в незнанье,
Ибо тебе ни уведать того, что не есть, невозможно,
Ни об этом сказать.

МИР ИСТИНЫ

…мыслить и быть - не одно ли и то же?

Взглянь на то, что не рядом, но что на уме неотрывно, -
Ибо уму не рассечь сопричастности Бытного с Бытным.
Ни рассеяв его целиком во всяком порядке,
Ни воедино собрав.

…одно мне и то же -
Здесь начать или там: все равно ворочусь я обратно.

Быть тому, чтоб сказать и помыслить Бытное. Ибо
Есть лишь «Быть», а Ничто - не есть: раздумай об этом!
Ибо я возбраняю тебе первый путь разыскания,
Но возбраняю и тот, по которому бродят невежды,
Люди о двух головах, в чьем сердце беспомощность правит
Праздно бредущим умом. Глухие они и слепые
Мечутся, ошеломясь, неспособное племя к сужденью,
Те, кому быть и не быть, - одно и то же и вместе
Не одно и то же: всему у них путь есть попятный.

Ибо ничем нельзя убедить, что Не-бытное может
Быть. Воздержи свою мысль от этой дороги исканий:
Пусть тебя на нее не толкнет бывалая свычностъ,
Чтобы лелеять невидящий глаз, полнозвонное ухо,
Праздный язык. Будь лишь разум судьей многоспорному слову,
Произреченному мной!

На этом пути остается
Только то, что Есть. На этом пути перед нами
Много примет у него: оно нерожденно, несмертно,
Цельно, единородно, недвижно, полнопредельно,
Не было и не будет, но есть, но ныне, но вкупе,
Слитно, едино.
Какое ему ты приищешь начало?
Как и откуда ему возрасти? Из Небытного Бытным
Я не дозволю его ни сказать, ни подумать: ни сказа
Нет, ни думы о том, что не есть. И какая потреба
10 Из ничего повелит ему стать - иль раньше, иль позже?
Нет: или только быть, или только не быть ему должно.
Точно так же из Бытного стать чему-то иному
Мощь Убежденья не даст. Оттого-то в крепчайших оковах
Держит Правда ее, ни в рожденье, ни в смерть не пуская.
Стало быть, нам осталось одно измыслить решенье:
Есть иль не Есть? Но нами уже решено неизбежно
Бросить неистинный путь, недоступный ни думе, ни сказу,
И на другой восступить путь, сущий и истинно сущий.
Как же Бытному в будущем стать? Как в прошлом начаться?
20 То, что было, - не есть; не есть и то, что в грядущем.
Вот и погасло Рожденье, и стала неслышима Гибель.
Далее, всё подобно себе, потому - неделимо:
Нет нигде ничего ни больше, ни меньше, - слиянность
Не нарушима ничем. Всё единым исполнено Бытным,
Всё слиянно, что есть, Бытным к Бытному плотно приникнув.
Так в пределах великих оков существует недвижно
То, чему нет ни конца, ни начала: и Смерть и Рожденье
Изгнаны, их отвела достоверная Истины сила.
Так, само в себе и само по себе пребывает
30 Бытное там, где оно неизменно лежит. Неизбежность
Мощная держит его, сжав кругом, в оковах предела,
Ибо тому, что Есть, невместна незавершенность.
С ней бы оно нуждалось во всем, а оно есть безнуждно.
Мысль и цель этой мысли - одно: ведь ты не приищешь
Мысли без Бытности той, которая в ней изречется.
Ибо нет ничего и не будет на свете иного,
Кроме Бытного, кроме того, что Мойра в оковах
Держит недвижным и цельным. А все остальное - лишь имя,
Все, что смертные в вере своей как истину ставят,
40 Все, что есть и не есть, рождается и погибает,
Место меняет свое и меняет яркие краски.
Так как оно - последний предел, то оно завершенно
Сразу со всех сторон, как тело круглого шара,
Вкруг середины всегда равновесного, ибо не нужно
Быть ему ни с какой стороны ни больше, ни меньше.
Ибо Небытного нет, чтоб сдержать его в этом стремленье,
Так же, как Бытного нет, чтобы сделалось больше иль меньше.
Бытное там или здесь: оно везде нерушимо,
Всюду равно себе, едино в суждением пределе.

МИР МНЕНИЯ: СОСТАВ МИРОЗДАНИЯ

50 Здесь пресекаю свое к тебе достоверное слово
Думы об Истине. Ныне узнай же и мненья людские,
Внемля обманчивый склад моей украшенной речи.
Смертные в мыслях своих положили считать два обличья -
В этом их заблужденье: одно из них вовсе не нужно.
Каждое каждому рознь, и особый у каждого признак,
По рассуждению их: там - эфирное тонкое пламя,
Самый легкий огонь, сам себе повсеместно подобный
И не подобный иному; ему же во всем супротивна
Темная Ночь, тяжка и густа по телесному виду.
Я расскажу тебе все, чем мнится такой распорядок,
Чтобы из смертных никто не умел обогнать тебя думой.

Если, однако же, все именуется Светом и Ночью,
И по значению их - как те, так и эти предметы, -
Стало быть, все полно и Светом и Ночью незрячей,
Тот и та наравне, никто ни при чем не остался.

Будешь знать естество эфира, все знаки в эфире,
Будешь знать, как светоч чистейший блестящего солнца
В небе незримость творит и откуда она возникает,
Знать, в чем труд скитальческих троп кругловидной Селены,
В чем ее естество; познаешь, откуда явилось
Небо, объявшее всё, и как нудит его Неизбежность
Звездный держать предел…

…как земля, и солнце, и месяц,
И соприсущий эфир, и небесное млеко, и оный
Крайний Олимп, и ярые звезды в горячей их силе
Ринулись, чтобы возникнуть.

Свет заемный, скиталец ночной, обходящий всю землю…

…и вечно вперяясь в сияние Солнца…

МИР МНЕНИЯ: СОСТАВ ЧЕЛОВЕКА

Более узкий круг огнем несмешанным полон;
В тех, что далее, - Ночь, там доля пламени меньше;
А в середине кругов - Богиня, которая правит
Всем: от нее - начало слияний, мучительных родов,
Это она посылает смеситься мужнее с женским,
Женское с мужним.

Первым среди богов измыслила бога Эрота.

Ибо когда каково смешенье в изменчивых членах,
Точно таков и ум предстает в человеке изменчив:
Членов людских естество и то, что мыслит, - едино
В каждом и во всех, ибо мысль - это то, чего больше.

…справа мальчиков, девочек слева.

Женщина с мужем когда мешает Венерино семя,
То если разная кровь соблюдает в смешении меру,
Сила ее, творя, порождает складное тело;
Если же, семя смешав, в нем силы враждуют и спорят
И не сливают себя воедино в смешанном теле,
То народившийся пол двояким семенем страждет.

Так, по мненьям людским, и рождается это, и длится
Ныне, и будет взрастать, и встретит урочную гибель.
Каждой из этих вещей люди дали отдельное имя.

ПРИМЕЧАНИЯ

Парменид из Элеи в Южной Италии (конец VI - начало V в. (ок. 540-470? ок. 520-450?). Его поэма «О природе» (в которой он называет себя «юноша», фр. 1.24), соответственно написана, видимо, в самом начале V в. По Пармениду, истинно существует только Бытие, бесконечное, безначальное, неделимое, бескачественное, равное самому себе, постигаемое только мыслью (тождественное мысли), не имеющее иных атрибутов, кроме того, что оно есть; этому посвящена первая часть поэмы («Мир Истины»), сохранившаяся в уцелевших отрывках, по-видимому, в очень значительной части. Множественный мир отдельных вещей, возникающих из смешения света и тьмы, существует лишь в ложных представлениях людей, опирающихся не на разум, а на ощущения, и допускающих в Бытии подобную разнокачественность («Мир Мнения»); этому посвящена вторая, хуже и отрывочнее сохранившаяся часть поэмы.

Фр. 1. Поэт в сопровождении богинь - дочерей Солнца является к Богине Правде, и она возвещает ему учение Истины. [назад]

Фр. 6. Ст. 5. Люди о двух головах… - Выпад против последователей Гераклита с его диалектикой единства противоположностей. [назад]

Фр. 8. Ст. 37. Мойра - у Парменида - олицетворение порядка природы (как и Неизбежность во фр. 10). Шар (43) избран символом равного себе Бытия, по-видимому, потому, что он один сохраняет равновесие, будучи поставлен на любую свою точку. [назад]

Ст. 2-3. …светоч … незримость творит… - имеются в виду затмения Солнца. [назад]

Ст. 4. …труд … Селены - фазы Луны. [назад]

Ст. 2. Небесное млеко - Млечный Путь. [назад]

Ст. 3. Крайний Олимп - небесный свод. [назад]

Фр. 17. Речь идет о зачатии в женской матке. [назад]

Фр. 18. Отрывок сохранился в пересказе латинского медика Целия Аврелиана (V в. н. э.), отсюда римские имена (Венерино семя). [назад]

Ст. 6. …двояким семенем страждет… - То есть рождается гермафродитом. [назад]

Свою систему Парменид развил в книге «О природе», которая сохранилась лишь частично (2). Поэтическая ее форма - лишь дань эпохе. Автор ее прежде всего метафизик, а не поэт, его стихи - это абстракции пополам со сложными аллегориями.

Книга начинается с рассказа о том, как таинственная колесница богини влечет автора к вратам Дня и Ночи, которые распахивает перед ним Справедливость. Вероятно, эта форма подсказана обрядами мистерий (3). Но здесь речь идет о посвящении в иные тайны: тайны чистого разума.

Центральная идея Ксенофана о всеедином Божестве была лишь намечена в поэмах рапсода. Такие выражения, как «Бог, сросшийся со всем», были для Парменида скорее всего просто метафорой. Нужно было дать систему стройную и логически доказуемую.

Ход мысли Парменида был примерно следующим. В мире ничто не возникает из небытия и не уничтожается. Следовательно, Бытие существует и перестать существовать не может. Когда пифагорейцы считают, что рядом с бытием есть пустота, «ничто», они утверждают логический абсурд. Сама наличность пустоты показывает, что она есть и, следовательно, входит в состав Бытия. Но если так, то ни о каких «провалах» в Сущем говорить невозможно: оно едино и абсолютно целостно. Это вытекает из идеи непрерывности Целого. Оно есть Реальность, которая не может быть производной или преходящей. Иными словами, поскольку Абсолютное есть все, то в действительности существует лишь оно одно:
Не возникает оно и не подчиняется смерти.
Цельное все, без конца, не движется и однородно.
Не было в прошлом оно, не будет, но все - в настоящем.
Без перерыва одно. Ему ли разыщешь начало? (4)
Этот на первый взгляд странный тезис в высшей степени сходен с тем, что утверждал адвайтизм Упанишад. Одним решительным усилием разум пытается отделить себя от окружающего мира и прорваться к глубочайшей основе всего. Но ведь человек не может видеть ее, а Вселенная - перед его глазами. Из этого затруднения Парменид выходит способом, также похожим на индийский. Он ставит под сомнение ценность познания при помощи органов чувств, объявляет человеческие ощущения обманчивыми. Они, по словам философа, ведут не к Истине, но лишь порождают «докос» - «мнение». Этим словом Парменид обозначает несовершенное, приблизительное знание, а зачастую и совсем ложное. Для того чтобы преодолеть опасность «мнения», нужно расстаться с привычным образом мысли:
Пусть не принудит тебя накопленный опыт привычки
Зренье свое утруждать, язык и нечуткие уши.
Разумом ты разреши эту задачу,
Данную мною тебе (5).
Слова эти знаменуют великий момент в истории философии. В них - отказ от наивного доверия к чувствам. Сущность бытия не может быть познана несовершенными орудиями. Нужно ли говорить, сколь важно это было и для науки, в которой многие открытия шли вразрез с непосредственной очевидностью?

Но Парменид идет еще дальше. Он утверждает, что рациональное познание Сущего возможно лишь потому, что главное в человеке - его мысль - тождественна с божественным всеобъемлющим мышлением:
Одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит.
Без Сущего мысль не найти - она изрекается в Сущем.
Иного нет и не будет (6).
О чем бы ни думал человек, в самом процессе мышления он входит в непосредственный контакт с всеединым Бытием, кроме которого ничего нет.

Парменид завершает начальный этап греческой мысли. Фалес и Анаксимандр говорили о единой Основе мира, Ксенофан - о Боге, который слит с космосом, и наконец его ученики - элеаты - доводят эту линию до крайнего логического предела. Либо - либо: если все есть Бог, то нет ничего, кроме Него. Третьего не дано (7).

Тем не менее начисто отрицать живое многообразие мира было философу нелегко; и, в конце концов, Парменид, покинув почву чистой логики, попытался отвести ему хоть какое-то место в Бытии. Получалось так, будто и «на поверхности» неизменяемой Цельности есть некое псевдосуществование, мираж раздробленности и движения. Так в монизме Парменида стали смутно обрисовываться очертания будущего учения Платона о двух мирах - видимом и идеальном (8).

Но если кажущийся мир все-таки как-то существует, то возможно ли объяснить его происхождение? Ведь понятие об Абсолюте логически исключает и движение, и изменения. Следовательно, разрешить эту проблему, оставаясь в пределах законов чистого мышления, невозможно. Упанишады прибегали здесь к мифу о божественной Игре, в которой Брахман то выплескивал из себя мир, то поглощал его. Парменид тоже обратился к мифическому образу. Но он не нашел ничего лучшего, как вызвать из тьмы древний призрак античной богини Рока. Она, по его словам, есть та Необходимость, которая порождает мир обманчивого «мнения» и управляет им. Более того, она оказывается у Парменида в роли настоящей властительницы самого Бога-Бытия и определяет его целостную, совершенную природу:
Одним и тем же, все там, само по себе пребывает,
Не изменяясь, оно. Могучая Необходимость
Держит в оковах его, пределом вокруг ограничив (9).
Таков был приговор естественного разума, который неизбежно остается в рамках природных категорий. Эти категории исключали мысль о любви и свободе как основе реальности. И то и другое неотделимо от чуда творческого акта, понятие о котором проистекает из другого чуда - Откровения.

Отвлеченные парадоксы Элейской школы могли привлекать лишь изощренные умы, привычные к миру абстракций. Потому естественно, что никакие аргументы элеатов не защитили их концепцию от нападок. Религиозная мысль должна была говорить не только об Едином, но и объяснить мир и человеческую жизнь. Ответом на эту потребность явилось учение старшего современника Парменида - Гераклита. Он исходил из того, чем пронизана жизнь природы и общества,- из движения, и поэтому создал воззрение, диаметрально противоположное элейскому.

Гераклит (540-470) жил в малоазийском городе Эфесе (10). Он был свидетелем политических бурь, потрясавших его родину долгие годы. Гегемония лидийцев, вторжение на полуостров персов, борьба демократии с тиранией и эвпатридами - такова была обстановка, в которой прошла жизнь философа, провозгласившего «распрю» движущей силой природы.

Подобно Пифагору, Гераклит был личностью, производившей большое впечатление, хотя и не всегда благоприятное. В отличие от кротонского теософа он прославился своими писаниями. Они дошли до нас в отрывках, которые вполне объясняют его прозвище «Скотейнос» - Темный. Читатели, вероятно, с большим трудом усваивали его капризный, афористический стиль изложения, в котором было мало последовательности и связности. Даже Сократ шутя признался, что все, что понял у Гераклита, прекрасно, но, наверное, еще лучше то, чего он не понял. Другой древний автор писал: «Не читай быстро книгу Гераклита Эфесского. Право, путь этот весьма трудно проходимый. Тьма и мрак непросветный. Но если бы тебя в нее ввел посвященный, то она стала бы для тебя яснее солнца» (11).

Одной из причин этой «темности» было то, что Гераклит являлся философом-поэтом, и не потому, что писал стихами, как Парменид, но в силу самого стиля его философствования. У него повсюду - образ, метафора, картина. В отличие от Парменида, он следовал не логике, а интуиции, угадывая истинную суть вещей. И лучшим методом для выражения своих прозрений он, по-видимому, признавал афоризмы и парадоксы.

С другой стороны, очень похоже на то, что он намеренно прятал свои мысли в эсотерическую оболочку, недоступную суду глупцов. В самом начале книги «О природе» он прямо говорит, что люди, услыхав впервые истину, хоть и существующую от века, «оказываются неразумными» и едва могут ее вместить (12). Но и таких немного. А всех прочих он сравнивает с теми, кто, пробудившись ото сна, действует бессознательно. Истина едина, но «большинство живет так, словно каждый может иметь свое особое разумение» (13). Здесь уместно напомнить о той роли, которую в древности играл эсотеризм. Библейские пророки, стремившиеся сделать свою проповедь всеобщим достоянием, были исключением. Жрецы же Египта и Вавилона, индийские брахманы, греческие мистагоги и иерофанты ограждали тайну своих учений глухой стеной, скрывая ее от непосвященных. Это препятствовало широкому распространению наиболее возвышенных идей и оставляло на долю «народа» старые суеверия и мифы.

У греческих философов, как правило, не было эсотерических доктрин. Однако и они старались ограничить число своих адептов избранными. Гераклит же вообще был одиночкой, который откровенно выражал презрение к людям. Постоянные сетования на глупость сограждан принесли ему другое прозвище: «Плачущий философ». В своей оценке людей он порой доходил до желчности и мизантропии, и приходится лишь удивляться, как этот потомок царского рода избежал изгнания из Эфеса. «Толпа насыщается подобно скоту»,- говорил он, а демократия означала для него господство этих «скотов». Как Пифагор, он считал, что страной должны управлять «лучшие». «Один для меня равен десяти тысячам,- говорил Гераклит,- если он наилучший» (14). Когда друг философа Геродор был изгнан в результате голосования, Гераклит сказал, что эфесцам остается теперь удавиться и отдать город в распоряжение детей. Он демонстративно пренебрегал общественными обязанностями, предпочитая уединение пещеры или галереи храма Артемиды. Когда граждане укоряли его за то, что он, мудрый человек, играет в кости с мальчиками вместо того, чтобы участвовать в жизни города, он отвечал им: «Негодяи! Этим заниматься мне лучше, нежели вести с вами государственные дела».

До конца дней Гераклит жил, исполненный презрения к глупцам. Люди полагали, что оно не оставит его и на том свете. Об этом свидетельствует эпитафия, высеченная впоследствии на гробнице философа:
Я - Гераклит. Что вы мне не даете покоя, невежды?
Я не для вас, а для тех, кто понимает меня.
Трех мириад мне дороже один, и ничто мириады,
Так говорю я и здесь у Персефоны теперь.
Враждебность Гераклита к демократии привлекла внимание при персидском дворе, где народовластия не любили и боялись. Рассказывают даже, что сам царь Дарий приглашал философа стать его советником. Но тут в Гераклите заговорил грек. Он гордо ответил: «Все люди отклоняются от пути справедливости. Заповедь их жизни - алчность с глупым упрямством, и стремятся они лишь к суете. Я лично никому не желаю зла и ни одного человека не могу назвать своим врагом. Но суету двора я презираю и не допущу, чтобы нога моя ступила на персидскую почву. Я довольствуюсь малым и живу как хочу». В этом ответе - весь Гераклит: несколько слов передают и его жизненное кредо, и характер. Он не желает продавать свою мудрость, не хочет никому быть обязанным, для него независимость дороже всего. Его легче представить нищим на дороге, нежели царедворцем.

Эта позиция взирания на людей с высоты, хотя и стяжала Гераклиту нелестную славу гордеца, помогла ему, однако, найти свой путь к пониманию мира. Более всего он боялся сковать себя властью традиций. «Не следует,- писал он,- поступать как дети, подражающие своим родителям» (15).

Эфесский мудрец чтил мистерии и оракулы, но к народной вере относился отрицательно и даже нетерпимо. По его мнению, Гомер заслуживал розог и изгнания; он призывал небесные громы на «ночных бродяг, магов, вакхантов, вакханок, мистов» (16). Молиться статуям в его глазах было все равно, что «беседовать попусту с домами». Он посмеивался и над культом умирающих богов: если они боги, то не могут умереть, а если смертные, то им не следует поклоняться. Не только на «толпу» изливал «Плачущий философ» свои сарказмы. Философам и поэтам - Гесиоду, Архилоху, Ксенофану, Пифагору - всем давал он уничтожающие характеристики. Словом, мудрым он считал, по-видимому, только себя, однако эта несколько комическая черта одного из первых великих мыслителей Европы была связана не просто с гордыней, но с сознанием своей умственной самобытности.

Тем, кто любит отождествлять эллинский дух с гедонизмом и жаждой чувственных наслаждений, полезно напомнить, как относился к этому «идеалу» Гераклит. «Если бы счастьем было услаждение тела,- с иронией говорил он,- счастливыми называли бы мы быков, когда они находят горох для еды» (17).

В чем же, согласно Гераклиту, заключается высшее предназначение человека? Он называл это «форнейн» и «софиа» - разумением и мудростью. «Разумение - величайшая добродетель, и мудрость в том, чтобы говорить правду и действовать в согласии с природой, ей внимая». Следовательно, вопреки Пармениду, отодвигавшему природу в мир «мнения», Гераклит считал, что познать истину можно, обращаясь к видимому. «Чему нас учат зрение и слух, то я ценю больше всего,- говорил он, делая лишь одну оговорку: - Глаза и уши - плохие свидетели для людей, имеющих грубые души» (18). Далее Гераклит подчеркивал, что философы должны быть о многом хорошо осведомлены. Но для самого эфесца это требование играло лишь второстепенную роль: вопросы естествознания, в отличие от милетцев, его интересовали мало. Важнейшим он считал пробуждение в человеке особого внутреннего слуха и зрения, которые помогают улавливать сокровенные ритмы Вселенной.

Суть гераклитовского интуитивного открытия выражена в краткой формуле «панта рей» - все течет (19). С небывалой дотоле ясностью философ ощутил бытие космическим процессом. Подобно Будде, он увидел весь мир как нечто, находящееся в неустанном стремительном беге (20). Нет ничего постоянного: жизнь сменяется смертью, бодрствование - сном, расцвет - увяданием, холод - жарой. То опускаясь, то поднимаясь, проносятся волны бытия, в каждый миг все вступает в новую фазу или форму существования. «Нельзя в ту же реку войти дважды», «набегают все новые и новые волны» (21).

Гераклит даже прибегает к выражению, напоминающему индийские парадоксы, и говорит, что мы одновременно «существуем и не существуем» (22). Это было противно логике, которую так высоко ставил Парменид. Но для Гераклита противоречие являлось одним из коренных свойств мироздания. Хотя он и критиковал Пифагора, но принял его дуализм и считал борьбу противоположных начал законом природы: «Борьба - отец всему и царь»; «Борьба всеобща... все рождается через распрю» (23). Но творческая сила «распри» не просто в противостоянии и противоборстве полюсов, а в их соединении. «Расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры» (24). Таким образом через двойственность образуется единство, которое в процессе становления снова поляризуется для нового синтеза. «Из всего возникает единое, и из единого - все» (25).

Утверждая относительность покоя во Вселенной, Гераклит предвосхитил основные тенденции современных физических представлений (26). Он не мог прийти к этим идеям путем исследования и эксперимента, но прозрел их благодаря своему удивительному дару.

В философии Гераклит стал предшественником Гегеля; понятно, что и марксисты захотели ввести «античного диалектика» в свой пантеон. При этом они обычно ссылались на знаменитое изречение философа: «Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто - ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно разгорающимся и закономерно погасающим» (27).

Из этих слов делают три вывода: о материальности космического вещества у Гераклита, об его атеизме и о чисто естественной закономерности, которая, по его учению, правит природой (28). Однако при ближайшем рассмотрении эти выводы оказываются натяжкой.

Прежде всего, «Огонь» Гераклита - это далеко не то же, что обычная стихия пламени (то есть одно из четырех начал античной физики). Он не просто принцип единства, проступающий за видимой картиной мирового процесса, но он «разумен» по своей природе (29). Это высшее единство «не желает называться именем Зевса», то есть оно есть верховное Божество и одновременно не совпадает с Зевсом мифологии (30). «Огонь», кроме того, определяется философом как «судия» мира (31). В одном из афоризмов Гераклит прямо называет единство противоположностей «Богом», который «изменяется подобно огню, когда он смешивается с курениями и обозначается именем того удовольствия, которое каждый от него получает» (32). Это учение - религиозно-пантеистическое (33). Напомним кстати, что огненная стихия и в Индии, и в Ветхом Завете считалась особой формой теофании, проявления Божества (34).

Далее, отрицая, что космос создан богами, философ не говорит ничего, что могло бы смутить самого ревностного почитателя Олимпийцев. Ведь мифология никогда не наделяла их свойствами творцов. В лучшем случае они считались устроителями или правителями. Извечность космического целого была древнейшей идеей всего язычества.

И наконец, когда Гераклит говорит о закономерности, он разумеет под ней не просто «естественный» факт. Этот вселенский закон философ впервые называет Логосом, термином очень широким по значению. Его можно перевести и как «слово», и как «мысль», и как «закон», и как «разум» (35). Логос у Гераклита - это начало, определяющее все процессы быстротечного мира, рациональная его сущность, сходная с тем, что человек сознает в себе как разум. Эту родственность мышления и «скрытой гармонии» космоса философ подчеркивает, называя и то и другое Логосом. «Идя к пределам души, их не найдешь, даже если пройдешь весь путь: таким глубоким она обладает Логосом»; «душе присущ самообогащающийся Логос». И по аналогии с человеческим разумом Логос мира проявляет себя как «замысел, устроивший все» (36).

Источником Логоса, по учению Гераклита, несомненно является вселенский Огонь. Мудрец неохотно называет его Богом; ведь слово «Бог» для грека было слишком связано с персонажами мифологии. Однако, когда нужно показать, что верховный Разум превосходит мысль человека, Гераклит прибегает к слову «Бог». «Мудрейший из людей,- говорит он,- обезьяна перед Богом» (37).